Анюта и Жанна встретились с Ковалевским в одной из церквей Васильевского острова, куда только и могли ходить без старших. Подруги рассказали Владимиру Онуфриевичу, чем хотят заниматься: Жанну привлекают юридические науки, Анюту, как писательницу, — политическая экономия, основа социальных наук. Анюта захватила с собой даже два номера журнала, в которых были напечатаны ее повести, и просила Ковалевского прочитать их и сообщить свое мнение.

Девушки произвели на Ковалевского хорошее впечатление. Он с готовностью заявил им, что согласен стать мужем любой из них. Решили попытать счастья с Анютой. Жених происходил из дворян Витебской губернии, почти сосед по имению; для генерала Крюковского он более приемлемая «партия», чем для коменданта Петергофского дворца Евреинова, связанного с придворными кругами и мечтавшего о более родовитом муже для Жанны. Надо было только подыскать таких общих знакомых, в доме которых произошло бы официальное знакомство Анюты с Ковалевским, после которого возможно представить Владимира Онуфриевича родителям.

А это-то и оказалось самой трудной задачей. У генерала Крюковского и вольнодумца Ковалевского не находилось общих друзей, времени на поиски недоставало: в Петербург девушки приезжали нечасто и ненадолго.

Озабоченные подруги изредка встречались с Владимиром Онуфриевичем в условленных местах. На одно из таких свиданий Анюта пришла с Соней, которая знала о переговорах, но еще ни разу не видела «жениха».

Она с любопытством смотрела широко раскрытыми глазами на невысокого, тщедушного молодого человека. Его бледное лицо с мясистым носом, рыжеватыми усами и светлым пухом на подбородке нисколько ей не понравилось. Не очень привлекательной казалась и его суетливость и какая-то чрезмерная услужливость. Но она с интересом вслушивалась в его разговор с сестрой. Ковалевский сказал Анюте о своем впечатлении от ее повести «Михаил»:

— Я нашел у вас признаки писательского таланта и очень хотел бы дать оттиск повести Марии Александровне Боковой. У нее чрезвычайно тонкое чутье на подобные произведения… Вы должны непременно писать, — продолжал он. — Но нужно приняться серьезно изучать иностранные литературы и сочинения критиков. Особенно английских. Только такой серьезный труд делает человека истинным беллетристом. Все великие таланты не изливали своих произведений вдруг, как бы по вдохновению, но много работали над ними.

— Да ведь это нужно всегда, во всяком деле, если хочешь добиться чего-нибудь хорошего, — не удержалась Соня и заговорила о математике и естествознании. Глаза ее загорелись. Смуглое лицо порозовело.

Владимир Онуфриевич с трудом отводил от нее взгляд.

На следующем свидании он заявил Жанне и Анюте, что он, конечно, готов вступить в брак, но только… с Софьей Васильевной.

Это было как гром в ясном небе: младшую Крюковскую, несмотря на ее семнадцать лет, никто не принимал в расчет, считая ребенком, «воробышком». Соня меркла рядом со своей блестящей сестрой. Она сама безмерно восхищалась Анютой, находила ее недосягаемой по красоте, уму, таланту. И вдруг такая неожиданность! Главное же, из-за этого предстояла борьба с отцом: вряд ли он согласится выдать замуж юную Соню прежде двадцатичетырехлетней Анюты.

Но Владимир Онуфриевич упорствовал:

— Как угодно. Я женюсь только на Софье Васильевне.

— Уговорить папу берусь я сама, — решительно вмешалась Соня.

И с этого дня произошло чудо: Соня стала открывать в Ковалевском множество достоинств. То она нашла, что у него приятная улыбка; то ей понравились его глаза, потом полюбились даже потешные морщинки на носу, возникавшие при смехе. Могла ли она остаться равнодушной, если Ковалевский — такая выдающаяся личность, какой Соня до сих пор не встречала, — отличил ее!

Владимир Онуфриевич поразил воображение молодой палибинской барышни. Жизнь его была увлекательнее любого романа.

Белорусский дворянин, Ковалевский родился в августе 1842 года в именин Шустянка, бывшей Витебской губернии. Лет девяти-десяти его отдали в известный петербургский пансион В. Ф. Мегина, где было отлично поставлено изучение иностранных языков. И затем Ковалевского приняли в аристократическое Училище правоведения.

Его брат, Александр, учился тогда в Петербургском корпусе инженеров путей сообщения, а затем на естественном отделении физико-математического факультета в университете. Владимир Онуфриевич подолгу жил у брата, к которому приходило много студентов-естественников, людей передовых, радикально настроенных. Он проявлял к их беседам больше интереса, чем к занятиям в училище.

Вскоре отец не смог поддерживать его материально, и Владимир Онуфриевич в пятнадцать лет сам выхлопотал себе стипендию, а в шестнадцать стал зарабатывать деньги переводами иностранных романов для книготорговцев Гостиного двора. Он поражал всех своей памятью, способностями и необычайной склонностью «участвовать во всяком движении».

Окончив Училище правоведения и получив должность в Департаменте Герольдии Правительствующего сената, Владимир Онуфриевич не захотел служить. Он взял отпуск, уехал в Гейдельберг, где в это время находился его брат Александр вместе с Менделеевым, Сеченовым, С. Боткиным. Бородиным, вскоре прославившими русскую науку.

Ковалевский занялся было юриспруденцией, потом уехал на год в Тюбинген, оттуда — в Париж, в Ниццу, в Лондон. В Лондоне он познакомился с Герценом, около года давал уроки его дочери Ольге, общался с известными русскими эмигрантами.

Во время польского восстания 1863 года по письму своего товарища студента Медико-хирургической академии Павла Ивановича Якоби прибыл во Львов. Якоби послали в Польшу для оказания медицинской помощи имперским войскам, но он присоединился к повстанцам, был ранен, и Ковалевский тайно переправил его за границу, а сам вернулся в Россию.

Служить чиновником Ковалевский не желал и занялся в Петербурге издательской деятельностью.

Он переводил и печатал книги, в которых нуждались передовые люди России: «Гистологию» А. Келликера, «Геологические очерки» Л. Агассиса, «Геологические доказательства древности человека» Чарлза Ляйэлля, классический труд Чарлза Дарвина «Изменения животных и растений вследствие приручений» (раньше чем он был опубликован в Англии), «Жизнь животных» А. Брэма (под редакцией В. Зайцева, А. Путяты и В. Ковалевского), «Начальные основания сравнительной анатомии» Т. Гексли (под редакцией И. М. Сеченова), «Зоологические очерки» К. Фохта и многие другие научные и научно-популярные работы крупнейших прогрессивных ученых Запада.

Огромное впечатление в обществе произвело издание им романа Герцена «Кто виноват?». Хотя книга вышла без фамилии автора, ее узнали. А в ту пору даже простой визит к прославленному писателю-эмигранту царское правительство считало государственным преступлением!

Ковалевский был знаком со многими революционерами, чья жизнь для юной Сони представлялась золотой легендой. Он встречался с другом Чернышевского поэтом Михаилом Илларионовичем Михайловым, которого называли основоположником женского вопроса.

Был в дружбе Ковалевский и с писательницей Людмилой Петровной Шелгуновой — сестрой Евгения Михаэлиса — видного шестидесятника, к которому с нежным вниманием относился Чернышевский. Другая сестра Михаэлиса, Мария Петровна, после гражданской казни Чернышевского бросила ему в карету букет цветов, была арестована за это и выслана из Петербурга в имение родителей. Ковалевский считался близким человеком в доме Михаэлиса, влюбился в Марию Петровну и в сентября 1865 года сделался ее женихом. Свадьба расстроилась странным образом: часа за два до венчания жених и невеста завели какой-то разговор, потом пришли к матери и объявили, что свадьбы не будет. Ни Ковалевский, ни Михаэлис никогда не открыли причину этого разрыва, хотя и говорили, что любят друг друга.

Через два года Мария Петровна вышла замуж за революционера-пропагандиста H. H. Богдановича, подвергалась неоднократным арестам, была заключена в Петропавловскую крепость и после освобождения долго состояла под надзором полиции. Изредка она встречалась с Ковалевским.

Издательские дела связали Ковалевского с выдающейся личностью — Николаем Александровичем Серно-Соловьевичем, другом и сподвижником Чернышевского. Это был человек, воодушевленный благородным стремлением бороться за свободу и просвещение народа. Серно-Соловьевич объездил крупнейшие страны Европы, понял, что на государственной службе он не сможет служить народу, и занялся частной деятельностью.

Обладая средствами, Николай Серно-Соловьевич вместе с братом Александром открыл на Невском проспекте, 24, в доме Петропавловской церкви, книжный магазин. В этом магазине можно было приобрести все издания, имевшие научное или общественное значение. Он снабжал провинциальных читателей книгами, среди которых нередко попадались и нелегальные.

Помощниками Серно-Соловьевича были лицеист А. А. Черкесов и помещик В. Я. Евдокимов, а в московском отделении — П. И. Успенский, образованные, говорившие на многих европейских языках люди.

В роли приказчиков выступали: писательница, переводчица Анна Николаевна Энгельгардт, жена профессора Артиллерийского училища, автора знаменитых «Писем из деревни», лицеист А. Рихтер и двоюродный брат Чернышевского Сергей Николаевич Пыпин. Часть денег на приобретение «товара» давали Александр Николаевич Пыпин, будущий академик, и писатель-шестидесятник Василий Александрович Слепцов.

За связь с Герценом Серно-Соловьевича в 1862 году арестовали и предали гражданской казни на Мытном рынке. Магазины его перешли к Черкесову и Евдокимову, и через них Владимир Онуфриевич сбывал свои издания.

У Сони Крюковской кружилась голова от обилия имен самых славных людей, о которых говорил Владимир Онуфриевич с присущим ему красноречием. Он знал их, он участвовал в поразительных событиях!

Да одна его поездка в армию Гарибальди, о военных действиях которой он писал в «Санкт-Петербургских ведомостях», чего стоила! Он был в главной квартире Гарибальди! Имел пропуск, с которым мог ходить между линиями даже во время драки, конечно, с риском быть подстреленным с той или другой стороны как шпион!

А как захватывающе рисовал Ковалевский их будущую жизнь, труд в науке! Соня верила: ничто так не могущественно, как наука, просвещение! Мрак жандармского произвола рассеется, сгинет перед непобедимым их светом.

Жизнь казалась такой неотразимо прекрасной, что Соня от нетерпения готова была даже бежать из родительского дома. Она чувствовала силу своего таланта.

Знакомство с сестрами Крюковскими воодушевило Ковалевского, он готов был, по его признанию, поверить в сродство душ, до такой степени быстро успели они сойтись и подружиться.

«Последние два года я от одиночества да и по другим обстоятельствам, — писал он Софье Васильевне, — сделался таким скорпионом и нелюдимом, что знакомство с вами и все последствия, которые оно необходимо повлечет за собою, представляются мне каким-то невероятным сном. Вместо будущей хандры у меня начинают появляться хорошие радужные ожидания, и как я ни отвык увлекаться, но теперь поневоле рисую себе в нашем общем будущем много радостного и хорошего. Право, рассуждая самым холодным образом, без детских увлечений, можно сказать положительно, что Софья Васильевна будет превосходным доктором или ученым по какой-нибудь из отраслей естественных наук; далее весьма вероятно, что Анна Васильевна будет талантливым писателем, что Надежда Прокофьевна (Суслова) и Мария Александровна (Бокова-Сеченова) будут отличными докторами, что Ив. М. Сеченов всегда останется (для одних) или сделается (для других) нашим общим другом, что я, Ваш покорный слуга, положу все силы на процветание сего союза; и сами представьте себе, какие блестящие условия для счастья, сколько хорошей и дельной работы в будущем».

Восторженно сливает он свои интересы с интересами новых друзей и просит смотреть на него не как на человека, оказывающего услугу, а как на товарища, стремящегося к одной с ними цели. Он нужен девушкам так же, как они ему. Они могут поручать ему все, что необходимо, так как он будет работать тут столько же для них, как и для себя лично.

Владимир Онуфриевич продумал и план побега, если не удастся брак; написал Евгении Егоровне Михаэлис, матери бывшей его невесты, что встретил удивительную девушку, которая хочет учиться, а родители ее не отпускают, и просил дать девушке приют в имении Михаэлис до отъезда за границу.

Евгения Егоровна охотно согласилась. Однако бегство не понадобилось.